Было семнадцать. Тогда я боялась – очень.
Больше всего – смотреть в глаза напрямую.
Ну и отдельно, конечно, в глаза мужчинам.
Мир был апрелев, рассветен, еще непрочен,
Я выходила, шею тянула смешную,
он отдавался стрекотом стрекозиным.
Было семнадцать – и я не писала первой,
очень боялась нечаянно прикоснуться,
джинсы в заклепках считала своей бронею.
Было семнадцать. Сказки, стихи и нервы.
Много гаданий на картах, гуще и блюдцах.
Кто была та, что себя почитала мною?
Было за двадцать, и я всерьез полагала,
будто бояться я совсем разучилась,
пробовала на прочность свою реальность.
А по ночам валилась в постель устало,
жаркое лето на языке горчило,
что мне еще, ну что тогда оставалось?
Было за двадцать, и я боялась сближаться.
Шила сама, сама забивала гвозди.
Кроме кота – боялась любить кого-то.
Так-то меня и поймало, швырнуло прижаться.
Странной чужой заботой, визитами в гости,
теплым случайным взглядом вполоборота.
Нынче не страшно. Совсем ничего не страшно.
Даже любить впустую и без ответа,
даже упасть, превратившись в острый осколок.
Я – лишь стрела, запущенная над пашней,
все, что дано, - кусочек неба и света.
Дальше – конец, единый для всех и скорый.
Перед лицом его каждый из нас безоружен,
делай, что должно, лови ладонями годы
и уходи, не прощаясь, зато прощая.
Вот потому мне больше никто не нужен,
вот потому-то дарована мне свобода,
страшная, невыносимая и большая.
Больше всего – смотреть в глаза напрямую.
Ну и отдельно, конечно, в глаза мужчинам.
Мир был апрелев, рассветен, еще непрочен,
Я выходила, шею тянула смешную,
он отдавался стрекотом стрекозиным.
Было семнадцать – и я не писала первой,
очень боялась нечаянно прикоснуться,
джинсы в заклепках считала своей бронею.
Было семнадцать. Сказки, стихи и нервы.
Много гаданий на картах, гуще и блюдцах.
Кто была та, что себя почитала мною?
Было за двадцать, и я всерьез полагала,
будто бояться я совсем разучилась,
пробовала на прочность свою реальность.
А по ночам валилась в постель устало,
жаркое лето на языке горчило,
что мне еще, ну что тогда оставалось?
Было за двадцать, и я боялась сближаться.
Шила сама, сама забивала гвозди.
Кроме кота – боялась любить кого-то.
Так-то меня и поймало, швырнуло прижаться.
Странной чужой заботой, визитами в гости,
теплым случайным взглядом вполоборота.
Нынче не страшно. Совсем ничего не страшно.
Даже любить впустую и без ответа,
даже упасть, превратившись в острый осколок.
Я – лишь стрела, запущенная над пашней,
все, что дано, - кусочек неба и света.
Дальше – конец, единый для всех и скорый.
Перед лицом его каждый из нас безоружен,
делай, что должно, лови ладонями годы
и уходи, не прощаясь, зато прощая.
Вот потому мне больше никто не нужен,
вот потому-то дарована мне свобода,
страшная, невыносимая и большая.
